А. П. Чехов - Новая дача

II

Лычковы, отец и сын, захватили у себя на лугу двух рабочих лошадей, одного пони и мордатого альгауского бычка и вместе с рыжим Володькой, сыном кузнеца Родиона, пригнали в деревню. Позвали старосту, набрали понятых и пошли смотреть на потраву.
-- Ладно, пускай! -- говорил Козов, подмигивая. -- Пуска-ай! Пускай теперь повертятся, инженеры-то. Суда нет, думаешь? Ладно! За урядником послать, акт составить!..
-- Акт составить! -- повторил Володька.
-- Этого так оставить я не желаю! -- кричал Лычков-сын, кричал всё громче и громче, и от этого, казалось, его безбородое лицо распухало всё больше. -- Моду какую взяли! Дай им волю, так они все луга потравят! Не имеете полного права обижать народ! Крепостных теперь нету!
-- Крепостных теперь нету! -- повторил Володька.
-- Жили мы без моста, -- проговорил Лычков-отец мрачно, -- не просили, зачем нам мост? Не желаем!
-- Братцы, православные! Этого так оставить нельзя!
-- Ладно, пуска-ай! -- подмигивал Козов. -- Пускай теперь повертятся! То-оже помещики!
Повернули назад в деревню, и, пока шли, Лычков-сын всё время бил себя кулаком по груди и кричал, и Володька тоже кричал, повторяя его слова. А в деревне между тем около породистого бычка и лошадей собралась целая толпа. Бычок был сконфужен и глядел исподлобья, но вдруг опустил морду к земле и побежал, выбрыкивая задними ногами; Козов испугался и замахал на него палкой, и все захохотали. Потом скотину заперли и стали ждать.
Вечером инженер прислал за потраву пять рублей, и обе лошади, пони и бычок, некормленые и непоеные, возвращались домой, понурив головы, как виноватые, точно их вели на казнь.
Получив пять рублей, Лычковы, отец и сын, староста и Володька переплыли на лодке реку и отправились на ту сторону в село Кряково, где был кабак, и долго там гуляли. Было слышно, как они пели и как кричал молодой Лычков. В деревне бабы не спали всю ночь и беспокоились. Родион тоже не спал.
-- Нехорошее дело, -- говорил он, ворочаясь с боку на бок и вздыхая. -- Осерчает барин, тягайся потом... Обидели барина... ох, обидели, нехорошо...
Как-то мужики, и Родион в их числе, ходили в свой лес делить покос, и, когда возвращались домой, им встретился инженер. Он был в красной кумачовой рубахе и в высоких сапогах; за ним следом, высунув длинный язык, шла легавая собака.
-- Здравствуйте, братцы! -- сказал он.
Мужики остановились и поснимали шапки.
-- Я давно уже хочу поговорить с вами, братцы, -- продолжал он. -- Дело вот в чем. С самой ранней весны каждый день у меня в саду и в лесу бывает ваше стадо. Всё вытоптано, свиньи изрыли луг, портят в огороде, а в лесу пропал весь молодняк. Сладу нет с вашими пастухами; их просишь, а они грубят. Каждый день у меня потрава, и я ничего, я не штрафую вас, не жалуюсь, между тем вы загнали моих лошадей и бычка, взяли пять рублей. Хорошо ли это? Разве это по-соседски? -- продолжал он, и голос у него был такой мягкий, убедительный и взгляд не суровый. -- Разве так поступают порядочные люди? Неделю назад кто-то из ваших срубил у меня в лесу два дубка. Вы перекопали дорогу в Ереснево, и теперь мне приходится делать три версты кругу. За что же вы вредите мне на каждом шагу? Что я сделал вам дурного, скажите бога ради? Я и жена изо всех сил стараемся жить с вами в мире и согласии, мы помогаем крестьянам, как можем. Жена моя добрая, сердечная женщина, она не отказывает в помощи, это ее мечта быть полезной вам и вашим детям. Вы же за добро платите нам злом. Вы несправедливы, братцы. Подумайте об этом. Убедительно прошу вас, подумайте. Мы относимся к вам по-человечески, платите и вы нам тою же монетою.
Повернулся и ушел. Мужики постояли еще немного, надели шапки и пошли. Родион, который понимал то, что ему говорили, не так, как нужно, а всегда как-то по-своему, вздохнул и сказал:
-- Платить надо. Платите, говорит, братцы, монетой...
До деревни дошли молча. Придя домой, Родион помолился, разулся и сел на лавку рядом с женой. Он и Степанида, когда были дома, всегда сидели рядом и по улице всегда ходили рядом, ели, пили и спали всегда вместе, и чем старше становились, тем сильнее любили друг друга. В избе у них было тесно, жарко, и везде были дети -- на полу, на окнах, на печке... Степанида, несмотря на пожилые годы, еще рожала, и теперь, глядя на кучу детей, трудно было разобрать, где Родионовы и где Володькины. Жена Володьки -- Лукерья, молодая некрасивая баба, с глазами навыкате и с птичьим носом, месила в кадке тесто; сам Володька сидел на печи, свесив ноги.
-- По дороге около Никитовой гречи того... инженер с собачкой... -- начал Родион, отдохнув, почесывая себе бока и локти. -- Платить, говорит, надо... Монетой, говорит... Монетой не монетой, а уж по гривеннику со двора надо бы. Уж очень обижаем барина. Жалко мне...
-- Жили мы без моста, -- сказал Володька, ни на кого не глядя, -- и не желаем.
-- Чего там! Мост казенный.
-- Не желаем.
-- Тебя и не спросят. Чего ты!
-- "Не спросят"... -- передразнил Володька. -- Нам ездить некуда, на что нам мост? Нужно, так и на лодке переплывем.
Кто-то со двора постучал в окно так сильно, что, казалось, задрожала вся изба.
-- Володька дома? -- послышался голос Лычкова-сына. -- Володька, выходи, пойдем!
Володька прыгнул с печки и стал искать свою фуражку.
-- Не ходи, Володя, -- проговорил Родион несмело. -- Не ходи с ними, сынок. Ты у нас глупый, словно ребенок малый, а они тебя добру не научат. Не ходи!
-- Не ходи, сынок! -- попросила Степанида и заморгала глазами, собираясь заплакать. -- Небось в кабак зовут.
-- "В кабак"... -- передразнил Володька.
-- Опять пьяный вернешься, ирод собачий! -- сказала Лукерья, глядя на него со злобой. -- Иди, иди и чтоб ты сгорел от водки, сатана бесхвостая!
-- Ну, ты молчи! -- крикнул Володька.
-- Выдали меня за дурака, сгубили меня, сироту несчастную, пьяница рыжий... -- заголосила Лукерья, утирая лицо рукой, которая была вся в тесте. -- Глаза бы мои на тебя не глядели!
Володька ударил ее по уху и вышел.