|
|||||||||
|
|
Воспоминания Лидии Авиловой о Чехове
Воспоминания Лидии Алексеевны Авиловой (писательницы) об Антоне Павловиче Чехове. I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII XIV Ночью в вагоне я не спала. Не могла сладить со своими сложными, запутанными мыслями и чувствами. Лежала и томилась. Уж начало чуть-чуть светать, когда я вдруг очутилась на берегу моря. Море было свинцовое и тяжелое под низко нависшим тяжелым, свинцовым небом. Волны бежали одна за другой, все с белыми сердитыми гребнями, и с непрерывным грохотом разбивались почти у моих ног. Рядом со мной шел Чехов и говорил что-то, но его слов я разобрать за шумом не могла. Вдруг впереди замелькало что-то маленькое, беленькое и стало быстро приближаться. Это был ребенок. Он бежал нам навстречу и радостно взвизгивал и подпрыгивал. Ему могло быть не больше двух-трех лет. "- Ребенок! - вскрикнула я. - Откуда здесь мог взяться ребенок? И такой прелестный и веселый! Антон Павлович вздрогнул и остановился. - Это не ребенок, - задыхаясь, сказал он, - нет! Это не ребенок. Я знаю! Он притворяется... - Кто? - спросила я, чувствуя, что от страха у меня отнимаются ноги. - Какой же ребенок, - продолжал Антон Павлович и встал впереди меня, как бы заслоняя и защищая. - У него рот в крови... рот в крови. А ребенок был уже близко, но все бежал, взмахивая ручонками, радуясь и взвизгивая. - Надо его бросить в море! - крикнул Антон Павлович. - В море! В море! А я не могу. Не могу-у-у". От ужаса я проснулась. Поезд с грохотом шел через мост, паровоз пронзительно свистел. Все еще только занимался рассвет. Сколько же я спала? Минуту, не больше. Миша увидел меня в окне вагона, вошел с носильщиком, показал ему мои вещи, схватил меня под руку и повел. Шли мы быстро, молча. Я только спросила: - Что дети? - Здоровы. Все хорошо. Вышли на подъезд. - Куда прикажете извозчика? - спросил носильщик. - У меня есть. Неси за мной, - сказал Миша. Подошли к извозчику, Миша откинул фартук. - Простите, барин, я занят, - сказал извозчик. - Да ведь я же тебя нанял, дурак! - крикнул Миша. - Нет, не вы, - сказал сзади какой-то господин, бросил в пролетку чемодан и занес ногу на подножку. - А я для вас фартук отстегнул? - закричал Миша. - Вы - нахал! Другой извозчик кричал во все горло: - Барин! я с вами приехал! барин! вы меня нанимали! Я тащила Мишу за рукав. - Я нахал? А вы кто? Или вы пьяны? Если бы вы не с дамой... - Умоляю вас... - просила я, - умоляю... - Барин, вы со мной приехали, - надрывался извозчик. - Вас проучить надо, нахал! - упорствовал Миша, отталкивая мою руку, так как я изо всей силы тащила его, но я цеплялась, и его гнев обратился на меня. - Ты отстанешь наконец? Извозчик с седоком отъехали. Извозчик смеялся и крутил головой, а седок вежливо раскланялся. Наш носильщик стоял и ждал у другой пролетки. Мы поехали. Миша молчал, и я тоже. Подъехали к нашему дому, а швейцара у дверей не оказалось. Он выбежал только тогда, когда Миша открыл дверь и закричал: "Швейцар!" И тут опять разразилась гроза. - Места своего не знаешь?! Зачем вас, дармоедов, держат! Я побежала вверх по лестнице и еще долго слышала Мишин голос. В гостиной, обнимаясь с детьми, я опять услыхала взрыв негодования: на этот раз виновата была горничная, потому что пахло чем-то, чем не должно было пахнуть. Когда все смолкло, Миша вошел в гостиную и спокойно сказал: - Ну, здравствуй, мать! Хорошо съездила? - Съездила хорошо, а вернулась очень неприятно. - Ну ладно, ладно! - сказал Миша, отмахиваясь рукой, - дам сейчас швейцару трешку. Что там! Иди, старуха, кофе пить! Ведите маму, детишки. Кофе горячий... И вот опять потекла моя жизнь по старому руслу. Опять мелкие заботы по хозяйству, постоянная тревога за детей, и опять Мишина требовательность и раздражительность, ссоры, примирения, изредка крупные скандалы, гости, театры, Кока... 29-го я получила письмо от Антона Павловича. "Москва 1897 г. марта 28. Ваши цветы не вянут, а становятся все лучше. Коллеги разрешили мне держать их на столе. Вообще, Вы добры, очень добры, и я не знаю, как мне благодарить Вас. Отсюда меня выпустят не раньше пасхи; значит, в Петербург попаду не скоро. Мне легче, крови меньше, но все еще лежу, а если и пишу письма, то лежа. Будьте здоровы. Крепко жму Вам руку. Ваш Чехов". Мои цветы... А мне Москва уже казалась сном. И еще казалось, что я выдумала и лестницу наверх, и маленькую палату с кроватью, столом и стулом, и милое лицо на подушке, и темные, ласковые, зовущие глаза. Чтобы я не взяла обратно цветы, он с лукавой улыбкой заслонял их руками. Разве было все это? Написал он мне: "Я Вас очень лю благодарю"? Просил он меня остаться? и виновато признавался: "Я слаб... Я не владею собой". И вот сейчас лежит он все там же, и цветы мои стоят перед ним на столе, но он уже не ждет меня. Я отказалась остаться "для него" даже на один день, и он понял, что для меня семья дороже его счастья, что моя любовь между прочим, что во мне ничего нет настоящего: ни мужества, ни самоотверженности, ни силы. Он теперь понял меня до дна и грустно усмехнулся. "Одинокому везде пустыня". Во мне он что-то искал, но не нашел. "Счастливого пути!" - сказал он. Посмею ли я теперь когда-нибудь хотя бы намеком сказать ему, что я его люблю? Никогда! никогда! Услышу ли я от него еще когда-нибудь: "Милая"? Никогда! никогда! Все кончено! все пропало! потому что я ничтожество и все чувства мои ничтожны. Я добра... Взглянул на меня человек сверху, протянул мне руку. Но... он ошибся. Он услыхал только трусливый лепет: "Антон Павлович! я не могу!" И тогда спокойно ответил: - Значит, нельзя. О, как я теперь все иначе слышала и понимала, чем в Москве! Как я вдруг далеко, далеко отошла от Чехова! И как постепенно, незаметно я дошла до этого искреннего презрения к себе! Даже написать Чехову мне казалось невозможным. А я мечтала о том, чтобы он полюбил меня! Меня? Зачем? Авилова Л.А. - А.П. Чехов в моей жизни >> читать далее
|
|
|