|
|||||||||
|
|
Воспоминания Лидии Авиловой об Антоне Чехове
Воспоминания Лидии Алексеевны Авиловой (писательницы) об Антоне Павловиче Чехове. I II III IV V VI VII VIII IX X XI XII XIII XIV XV XVI XVII XVIII XII Мы решили встретиться в Москве. Я должна была быть там в марте, Антон Павлович сказал, что приедет из Мелихова. 18 марта 1897 года он написал мне: "Сердитая Лидия Алексеевна, мне очень хочется повидаться с Вами, очень - несмотря на то, что Вы сердитесь и желаете мне всего хорошего "во всяком случае". Я приеду в Москву до 26 марта, по всей вероятности в понедельник, в 10 часов вечера, остановлюсь в Б. Московской гостинице, против Иверской. Быть может, приеду и раньше, если позволят дела, которых у меня, увы! очень много. В Москве пробуду до 28, а потом, можете себе представить, поеду в Петербург. Итак, до свиданья. Смените гнев на милость и согласитесь поужинать со мной или пообедать. Право, это будет хорошо. Теперь я не надую Вас ни в коем случае, задержать меня дома может только болезнь. Жму Вам руку, низко кланяюсь. Ваш Чехов". Я послала ему свой московский адрес, и вот 23 марта я получила в Москве записку с посыльным: "Б. Московская гостиница, Э 5. Суббота. Я приехал в Москву раньше, чем предполагал, когда же мы увидимся? Погода туманная, промозглая, а я немного нездоров, буду стараться сидеть дома. Не найдете ли Вы возможным побывать у меня, не дожидаясь моего визита к Вам? Желаю Вам всего хорошего. Ваш Чехов". Я сейчас же ответила, что вечером буду у него. Пусть этот вечер решит все вопросы, которые так измучили меня. Затем мы и назначили друг другу это свидание, чтобы все выяснить и решить. Я знала, что мы решим расстаться, но как? Скажет ли он мне наконец, что я значу для него? Одинаково ли трудно будет нам расстаться, или он, жалея меня, сам отнесется к этому равнодушно? Конечно, я пойму, я угадаю. Его письма всегда казались мне холодными, натянутыми, чужими. Что это за фраза: "Теперь я не надую вас". Когда он надувал? И как будто не он просил меня встретиться в Москве, а я его упросила. "Не надую!" Я решила непременно поставить ему это на вид, а еще и то, что он кончил же тем, что позвал меня ужинать в ресторан. Насчет того, что не будет ни неловкого положения, ни нежелательных встреч, я была совершенно спокойна. Я еще не забыла его поведения на маскараде. В Москве я остановилась у моего старшего брата, а этот брат был женат на сестре моего мужа. Поэтому дома я не сказала, что собираюсь к Чехову. Знал об этом брат Алеша и устроил все так, что мне незачем было выдумывать что-либо, чтобы объяснить мое отсутствие вечером. Он воспользовался тем, что в этот день были мои именины, и позвал меня к себе. Старший брат и его жена были толстовцы, именин не признавали и именинных пиршеств избегали. Впрочем, все это относится только к брату, но не к его жене. Она с удовольствием явилась бы вечером к Алеше, посмотреть на гостей, послушать музыку, поужинать и даже выпить. Но Алеша сказал ей: "Я тебя не зову: у меня тесно, а ты очень толстая". Она обиделась и заявила, что не пошла бы, если бы даже он просил. Я обещала Алеше приехать к нему попозже, очень долго я в гостинице все равно не засижусь. Ехала я к Антону Павловичу с радостью, но без мучительного волнения. Я даже с удивлением чувствовала, что вполне владею собой, даже спокойна. С моей стороны не будет психопатии, а с его стороны спокойствие и выдержка всегда обеспечены. А сколько надо сказать! Сколько надо выяснить! Как я и обещала в письме, в восемь часов я входила в "Московскую". Швейцар принял у меня пальто, и я стала подниматься по лестнице. Э 5. Вдруг швейцар окликнул меня: - А вы к кому? - Номер 5. К Чехову. - Так его дома нет. Вышел. - Не может быть! Вероятно, он не велел принимать? Он нездоров. Он мне писал... - Не могу знать. Только его нет. С утра уехал с Сувориным. Я стояла на лестнице в полной растерянности. Прибежал какой-то лакей. - Вот не верят, что Антон Павловича дома нет, - сказал ему швейцар. - Кажется, к себе в имение обратно уехали, - сообщил лакей. - Я слышал, они господину Суворину говорили: "Вечером домой..." А поехали они завтракать в Славянский. Значит, сюда и не вернулись. - Он мне назначил. Я ему писала... - Писем да записок с утра тут вон сколько накопилось, - сказал швейцар. Тогда я быстро спустилась. На подзеркальнике грудкой лежала почта, и я быстро перебрала ее, нашла свое письмо и зажала его в руке. Теперь я убедилась, что Антона Павловича действительно нет дома, оделась и ушла. А лакей продолжал строить предположения: - Не иначе, как в деревню уехали. Экстренность, что ли, какая... Они господину Суворину говорили... Я взяла извозчика и поехала к Алеше. К нему уже начали собираться гости, и уже было шумно и весело. - Да, я раздумала, - сказала я Алеше на его недоумевающий взгляд. Когда стали играть и петь, мне стало до того тяжело, что я не выдержала и спряталась в Алешину спаленку. Сидела там и то мотала головой, то судорожно вздыхала. Скоро Алеша вошел ко мне. Он был очень встревожен, но стеснялся спрашивать и молча глядел на меня. В комнате горела только лампадка у образов. Я протянула к нему руки, и он опустился передо мной на колени. - Что? Что? Когда я ему рассказала, как меня приняли в "Московской", он вскочил. - А что ты думаешь? - Я думаю, что Суворин увлек его куда-нибудь, а про меня он забыл. И ехал он к Суворину. - А я тебе говорю, что этого не может быть! Чехов? Нет! Или эти негодяи там что-нибудь напутали, или... я не знаю что! Но, во всяком случае, нельзя же этого так оставить. Надо выяснить. - Как? - Поедем сейчас туда... Я войду и все выясню. Возможно, он уже дома. - Но я... я ни за что не хочу его видеть! - Хочешь, я ему скажу? Что сказать? - Не знаю. Сейчас ничего не знаю. Не ходи к нему, ничего не говори. Только справься... - Но Чехов так поступить не мог! Тут не Суворин, а какая-нибудь важная причина. Ну, едем! - А твои гости? - Повеселятся и без меня. Няня их накормит... Но мы не поехали, а пошли пешком, хотя с Плющихи до "Московской" очень далеко. Погода была такая весенняя, воздух такой упоительный! Только что прошел небольшой дождь, и казалось, даже камни мостовой стали душистыми. Снегу уже нигде не было, весна в этом году была ранняя. Говорили, что уже прошла река. Мы шли и говорили про Антона Павловича. - Пойми, Алеша, - убеждала я. - С тех пор, как я узнала, что люблю его, я только мучилась, только боролась, только старалась избавиться от этой любви. Я по-прежнему, нет! больше прежнего привязалась к Мише, а про детей... Ну, ты сам знаешь, что для меня дети! Видишь ли, я жила обыкновенной женской жизнью, пока не взошло для меня это солнце. Но когда оно взошло... Ты осуждаешь меня? Но подумай: если бы я полюбила бы какого-нибудь Коку, так как он красивей, веселей, забавней Миши - я презирала бы себя. И случись такая гадость, неужели было бы трудно избавиться от нее? Надо только порвать сразу, не видеть, не слышать. Могу ли я это с Чеховым? Ведь он всюду. Тогда не надо ни читать, ни бывать в театре, ни слушать разговоров. Где его нет? Как от него уйти? А если нельзя, все равно нельзя, то как отказаться от того, что он дает мне? Пусть это мучительно, пусть отравлено, но то, что я имею от него, - это счастье! Его письма, его внимание, его голос, его глаза, устремленные на меня, о, какое это счастье! Иногда, вообрази, мне кажется, что он любит меня. Да, это случается, и тогда... Ну, тогда еще большая мука. Но какое счастье! Какое счастье! Видишь, я все говорю: счастье, а разве я счастлива? Это, знаешь, как улыбка на заплаканном лице. Нет, конечно, он меня не любит, но он знает, что я его люблю, и это ему не неприятно. Все-таки это связывает нас, все-таки это какая-то близость. За что осуждать меня, если я никому, никому зла не делаю, ни у кого ничего не отнимаю? В чем я виновата? - Да кто же говорит? - горячо протестовал Алеша. - Миша говорит: все мужчины более или менее свиньи. Разве его можно приравнивать ко всем? Ни к кому я бы в гостиницу не поехала ни за что, а к нему поехала, потому что нет человека чище, выше, благороднее, чем он. Алеша сказал: - И сегодня, ты увидишь, он не виноват... Алеша вошел в гостиницу один, но пробыл там недолго. Взял меня под руку, и мы пошли обратно. - Не вернулся, - сказал он. - Говорят, приехал больной. Завтра еще справлюсь. Опять стал накрапывать дождь и скоро пошел редкий, но крупный. Стало как будто еще теплей и ароматнее. На другой день пришел Алеша и сообщил, что Антон Павлович серьезно заболел и его отвезли в клинику. А 25-го утром я получила записку: "Москва, март 1897 г. Вот Вам мое преступное curriculum vitae* в ночь под субботу я стал плевать кровью. Утром поехал в Москву. В 6 часов поехал с Сувориным в Эрмитаж обедать и едва сел за стол, как у меня кровь пошла горлом форменным образом. Затем Суворин повез меня в Славянский базар; доктора; пролежал я более суток - и теперь дома, т.е. в Больш. моск. гостинице. ______________ * краткое жизнеописание (лат.). Ваш А.Чехов Понедельник". Около трех дня во вторник мы с Алешей входили в приемную клиники. Нас встретила женщина в белом: старшая сестра или надзирательница, не знаю. - Вот... моя сестра хотела бы видеть Чехова, - сказал Алеша. На лице женщины в белом выразился ужас, и она подняла плечи и руки. - Невозможно! Совершенно невозможно! Антон Павлович чрезвычайно слаб. Может быть допущена только Марья Павловна. - А нельзя ли нам поговорить с доктором? - С доктором? Но это бесполезно. Он скажет вам то же, что и я. - А все-таки я хотел бы... Сестра пожала плечами, подумала и вышла. Пришел доктор и сразу заявил: - Антона Павловича видеть нельзя. Допустить вас я не могу ни в коем случае. Тогда заговорила я. - В таком случае передайте ему, пожалуйста, что я сегодня получила его записку и... вот... приходила, но что меня не пустили. - Сегодня получили записку? Но он заболел еще третьего дня. Я достала письмо Чехова и протянула ему. - Он писал вчера. Доктор отстранил письмо и насупился. - Подождите, - сказал он и быстро вышел. - Видишь? Пустит... - сказал Алеша. Когда доктор вернулся, он сперва пристально посмотрел на меня, покачал головой и развел руками. - Что тут поделаешь? - сказал он. - Антон Павлович непременно хочет вас видеть. Постойте... Вы в Москве проездом? - Да. - И это, чтобы видеться с вами, он, больной, поехал из деревни в такую погоду? - Приехал Суворин... - начала я. Доктор усмехнулся. - Так, так! И, чтобы встретиться с Сувориным, он рискнул жизнью? Дело в том, сударыня, что он опасен, что всякое волнение для него губительно. Вам, конечно, лучше знать, что вы делаете. Я снимаю с себя ответственность. Да. Я растерялась. - Что же мне делать? Уйти? - Невозможно теперь. Он вас ждет. Волнуется. Что тут поделаешь? Идемте. Мы стали подниматься по лестнице. - Чтобы он не говорил ни слова! Вредно. Помните: от разговора, от волнения опять пойдет кровь. Даю вам три минуты. Три минуты, не больше. Сюда... Ну... ну... - мягче прибавил он, - ничего... Сами будьте спокойнее. Через три минуты приду. Он лежал один. Лежал на спине, повернув голову к двери. - Как вы добры... - тихо сказал он. - О, нельзя говорить! - испуганно прервала я. - Вы страдаете? Болит у вас что-нибудь? Он улыбнулся и показал мне на стул около самой кровати. - Три минуты, - сказала я и взяла со стола его часы. Он отнял их и удержал мою руку. - Скажите: вы пришли бы? - К вам? Но я была, дорогой мой. - Были?! О, как не везет нам! не везет нам! - Да не разговаривайте! нельзя. И это не важно. - Что? - Что я была и... - Не важно? Не важно? - Ведь лишь бы вы скорей поправились. Он нахмурился. - Так не важно? - Ну, в другой раз. Ведь вы знаете, что все будет, как вы хотите. Он улыбнулся. - Я слаб, - прошептал он. - Милая... - О чем вам рассказать, чтобы вы молчали? - Сегодня едете? - Нет, завтра. - Так завтра непременно приходите опять. Я буду ждать. Придете? - Конечно. Вошел доктор и с любезной улыбкой обратился к Чехову: - Пора, Антон Павлович. Не утомитесь. - Минутку... Лидия Алексеевна! У меня просьба... Доктор предупреждающе поднял палец и потом подал ему листик бумаги и карандаш. Антон Павлович написал: "Возьмите мою корректуру у Гольцева в "Русской мысли" сами. И принесите мне почитать что-нибудь ваше и еще что-нибудь". Когда я прочла, он взял у меня записку и приписал: "Я Вас очень лю... благодарю". "Лю" он зачеркнул и улыбнулся. Я простилась и пошла к двери. Вдруг Антон Павлович окликнул меня. - Лидия Алексеевна! Вы похожи на гастролершу! - громко сказал он. - Это платье - Чайка, - смеясь, сказала я. Доктор возмутился: - Антон Павлович! Вы сами врач... Завтра, если вам будет хуже, - никого не пущу. Никого! Мы с Алешей шли обратно, и я все время утирала слезы, которые катились по лицу. Алеша молча отдувался и вздыхал. - Алеша, - сказала я, - ты меня не жалей: у меня на сердце тепло, тепло... Авилова Л.А. - А.П. Чехов в моей жизни >> читать далее
|
|
|