А. П. Чехов - Именины

I II III IV V

II

Послышались аплодисменты. Это молодой человек кончил играть. Ольга Михайловна вспомнила про гостей и поторопилась в гостиную.

- Я вас заслушалась,- сказала она, подходя к пианино.- Я вас заслушалась. У вас удивительные способности! Но не находите ли вы, что наш пианино расстроен?

В это время в гостиную входили два гимназиста и с ними студент.

- Боже мой, Митя и Коля?- сказала протяжно и радостно Ольга Михайловна, идя к ним навстречу.- Какие большие стали! Даже не узнаешь вас! В где же ваша мама?

- Поздравляю вас с именинником,- начал развязно студент,- и желаю всего лучшего. Екатерина Андреевна поздравляет и просит извинения. Она не совсем здорова.

- Какая же она не добрая! Я ее весь день ждала. А вы давно из Петербурга?- спросила Ольга Михайловна студента.- Какая теперь там погода?- и, не дожидаясь ответа, она ласково взглянула на гимназистов и повторила: - Какие большие выросли! Давно ли вы приезжали сюда с няней, а теперь уже гимназисты! Старое старится, а молодое растет... Вы обедали?

- Ах, не беспокойтесь, пожалуйста!- сказал студент.

- Ведь вы не обедали?

- Ради бога, не беспокойтесь!

- Но ведь вы хотите есть?- спросила Ольга Михайловна грубым и жестким голосом, нетерпеливо и с досадой - это вышло у нее нечаянно, но тотчас же она закашлялась, улыбнулась, покраснела.- Какие большие выросли!- сказала она мягко.

- Не беспокойтесь, пожалуйста!- сказал еще раз студент.

Студент просил не беспокоиться, дети молчали; очевидно, все трое хотели есть. Ольга Михайловна повела их в столовую и приказала Василию накрыть на стол.

- Не добрая ваша мама!- говорила она, усаживая их.- Совсем меня забыла. Не добрая, не добрая, не добрая... Так и скажите ей. А вы на каком факультете?- спросила она у студента.

- На медицинском.

- Ну, а у меня сладость к докторам, представьте.Я очень жалею. что мой муж не доктор. Какое надо иметь мужество, чтобы, например, делать операции или резать трупы! Ужасно! Вы не боитесь? Я бы, кажется, умерла от страха. Вы, конечно, выпьете водки?

- Не беспокойтесь, пожалуйста.

- С дороги нужно, нужно выпить. Я женщина, да и то пью иногда. А Митя и Коля выпьют малаги. Вино слабенькое, не бойтесь. Какие они, право, молодцы! Женить даже можно.

Ольга Михайловна говорила без умолку. Она по опыту знала, что, занимая гостей, гораздо легче и удобнее говорить, чем слушать. Когда говоришь, нет надобности напрягать внимание, придумывать ответы на вопросы и менять выражение лица. Но она нечаянно задала какой-то серьезный вопрос, студент стал говорить длинно, и ей поневоле пришлось слушать. Студент знал, что она когда-то была на курсах, а потом, обращаясь к ней, старался казаться серьезным.

- Вы на каком факультете?- спросила она, забыв, что однажды уже задавала этот вопрос.

- На медицинском.

Ольга Михайловна вспомнила, что давно уже не была с дамами.

- Да? Значит, вы доктором будете?- сказала она, поднимаясь.- Это хорошо. Я жалею, что сама не пошла на медицинские курсы. Так вы тут обедайте, господа, и выходите в сад. Я вас познакомлю с барышнями.

Она вышла и взглянула на часы: было без пяти минут шесть. И она удивилась, что время идет так медленно, и ужаснулась, что до полуночи, когда разъедутся гости, осталось еще шесть часов. Куда убить эти шесть часов? Какие фразы говорить? Как держать себя с мужем?

В гостиной и на террасе не было ни души. Все гости разбрелись по саду.

"Нужно будет предложить им до чая прогулку в березняк или катанье на лодках,- думала Ольга Михайловна,, торопясь к крокету, откуда слышались голоса и смех.- А стариков усадить играть в винт..."

От крокета навстречу ей шел лакей Григорий с пустыми бутылками.

- Где же барыни?- спросила она.

- В малиннике. Там и барин.

- А, господи боже мой!- с ожесточением крикнул ктото на крокете.- Да я же тысячу раз говорил вам то же самое! Чтобы знать болгар, надо их видеть! Нельзя судить по газетам!

От этого крика, или от чего другого, Ольга Михайловна вдруг почувствовала сильную слабость во всем теле, особенно в ногах и в плечах. Ей вдруг захотелось не говорить, не слышать, не двигаться.

- Григорий,- сказала она томно и с усилием,- когда вы будете подавать чай или что-нибудь, то, пожалуйста, не обращайтесь ко мне, не спрашивайте, не говорите ни о чем... Делайте все сами и... и не стучите ногами. Умоляю... Я не могу, потому что...

Она не договорила и пошла дальше к крокету, но по дороге вспомнила о барынях и повернула к малиннику. Небо, воздух и деревья по-прежнему хмурились и обещали дождь; было жарко и душно; громадные стаи ворон, предчувствуя непогоду, с криком носились над садом. Чем ближе к огороду, тем аллеи становились запущеннее, темнее и уже; на одной из них, прятавшейся в густой заросли диких груш, кислиц, молодых дубков, хмеля, целые облака мелких черных мошек окружили Ольгу Михайловну; она закрыла руками лицо и стала насильно воображать маленького человечка... В воображении пронеслись Григорий, Митя, Коля, лица мужиков, приходивших утром поздравлять...

Послышались чьи-то шаги, и она открыла глаза. К ней навстречу быстро шел дядя Николай Николаич.

- Это ты, милая? Очень рад...- начал он, задыхаясь.- На два слова...- Он вытер платком свой бритый красный подбородок, потом вдруг отступил шаг назад, всплеснул руками и выпучил глаза.- Матушка, до каких же пор это будет продолжаться?- заговорил он быстро, захлебываясь.- Я тебя спрашиваю: где границы? не говорю уже о том, что его держимордовские взгляды деморализуют среду, что он оскорбляет во мне и в каждом честном, мыслящем человеке все святое и лучшее - не говорю, но пусть он будет хоть приличен! Что такое? Кричит, рычит, ломается, корчит из себя какого-то Бонапарта, не дает слова сказать... черт его знает! Какие-то величественные жесты, генеральский смех, снисходительный тон! Да позвольте вас спросить: кто он такой? Я тебя спрашиваю: кто он такой? Муж своей жены, мелкопоместный титуляр, которому посчастливилось жениться на богатой! Выскочка и юнкер, каких много! Щедринский тип! Клянусь богом, что-нибудь из двух: или он страдает манией величия или в самом деле права эта старая, выжившая из ума крыса, граф Алексей Петрович, когда говорит, что теперешние дети и молодые люди поздно становятся взрослыми и до сорока лет играют в извозчики и в генералы!

- Это верно, верно...- согласилась Ольга Михайловна.- Позвольте мне пройти.

- Теперь ты рассуди, к чему это приведет?- продолжал дядя, загораживая ей дорогу.- Чем кончится эта игра в консерватизм и в генералы? Уже под суд попал! Попал! Я очень рад! Докричался и достукался до того, что угодил на скамью подсудимых. И не то чтобы окружный суд или что, а судебная палата! Хуже этого, кажется, и придумать нельзя! Во-вторых,, со всеми рассорился! Сегодня именины, а, погляди, не приехали ни Востряков, ни Яхонтов, ни Владимиров, ни Шевуд, ни граф... На что, кажется, консервативнее графа Алексея Петровича, да и тот не приехал. И никогда больше не приедет! Увидишь, что не приедет!

- Ах, боже мой, да я-то тут при чем?- спросила Ольга Михайловна.

- Как при чем? Ты его жена! Ты умна, была на курсах, и в твоей власти сделать из него честного работника!

- На курсах не учат, как влиять на тяжелых людей. Я должна буду, кажется, просить у всех вас извинения, что была на курсах!- сказала Ольга Михайловна резко.- Послушай, дядя, если у тебя целый день над ухом будут играть одни и те же гаммы, то ты не усидишь на месте и сбежишь. Я уж круглый год по целым дням слышу одно и то же. Господа, надо же, наконец, иметь сожаление!

Дядя сделал очень серьезное лицо, потом пытливо поглядел на нее и покривил рот насмешливою улыбкой.

- Вот оно что!- пропел он старушечьим голосом.- Виноват-с!- сказал он и церемонно раскланялся.- Если ты сама подпала под его влияние и изменила убеждения, то так бы и сказала раньше. Виноват-с!

- Да, я изменила убеждения!- крикнула она.- Радуйся!

- Виноват-с!

Дядя в последний раз церемонно поклонился, как-то вбок, и, весь съежившись, шаркнул ногой и пошел назад.

"Дурак,- подумала Ольга Михайловна.- И ехал бы себе домой".

Дам и молодежь нашла она на огороде в малиннике. Одни ели малину, другие, кому уже надоела малина, бродили по грядам клубники или рылись в сахарном горошке. Несколько в сторону от малинника, около ветвистой яблони, кругом подпертой палками, повыдерганными из старого полисадника, Петр Дмитрич косил траву. Волосы его падали на лоб, галстук развязался, часовая цепочка выпала из петли. В каждом его шаге и взмахе косой чувствовались уменье и присутствие громадной физической силы. Возле него стояли Любочка и дочери соседа, полковника Букреева, Наталья и Валентина, или, как их все звали, Ната и Вата, анемичные и болезненно-полные блондинки, лет шестнадцати - семнадцати, в белых платьях, поразительно похожие друг на друга. Петр Дмитрич учил их косить.

- Это очень просто...- говорил он.- Нужно только уметь держать косу и не горячиться, то есть не употреблять силы больше, чем нужно. Вот так... Не угодно ли теперь вам?- предложил он косу Любочке.- Ну-ка!

Любочка неумело взяла в руки косу, вдруг покраснела и засмеялась.

- Не робейте, Любовь Александровна!- крикнула Ольга Михайловна так громко, чтобы ее могли слышать все дамы и знать, что она с ними.- Не робейте! Надо учиться! Выйдете за толстовца, косить заставит.

Любочка подняла косу, но опять засмеялась и, обессилев от смеха, тотчас же опустила ее. Ей было стыдно и приятно, что с нею говорят, как с большой. Ната, не улыбаясь и не робея, с серьезным, холодным лицом, взяла косу, взмахнула и запутала ее в траве; Вата, тоже не улыбаясь, серьезная и холодная, как сестра, молча взяла косу и вонзила ее в землю. Проделав это, обе сестры взялись под руки и молча пошли к малине.

Петр Дмитрич смеялся и шалил, как мальчик и это детски-шаловливое настроение, когда он становился чрезмерно добродушен, шло к нему гораздо более, чем что-либо другое. Ольга Михайловна любила его таким. Но мальчишество его продолжалось обыкновенно недолго. Так и на этот раз, пошалив с косой, он почему-то нашел нужным придать своей шалости серьезный оттенок.

- Когда я кошу, то чувствую себя, знаете ли, здоровее и нормальнее,- сказал он.- Если бы меня заставили довольствоваться одною только умственной жизнью, то я бы, кажется, с ума сошел. Чувствую, что я не родился культурным человеком! Мне бы косить, пахать, сеять, лошадей выезжать...

И у Петра Дмитрича с дамами начался разговор о преимуществах физического труда, о культуре, потом о вреде денег, о собственности. Слушая мужа, Ольга Михайловна почему-то вспомнила о своем приданом.

"А ведь будет время,- подумала она,- когда он не простит мне, что я богаче его. Он горд и самолюбив. Пожалуй, возненавидит меня за то, что многим обязан мне".

Она остановилась около полковника Букреева, который ел малину и тоже принимал участие в разговоре.

- Пожалуйте,- сказал он, давая дорогу Ольге Михайловне и Петру Дмитричу.- Тут самая спелая... Итак-с, по мнению Прудона,- продолжал он, возвысив голос,- собственность есть воровство. Но я, признаться, Прудона не признаю и философом его не считаю. Для меня французы не авторитет, бог с ними!

- Ну, что касается Прудонов и всяких там Боклей, то я тут швах,- сказал Петр Дмитрич.- Насчет философии обращайтесь вот к ней, к моей супруге. Она была на курсах и всех этих Шопенгауэров и Прудонов насквозь...

Ольге Михайловне опять стало скучно. Она опять пошла по саду, по узкой тропиночке, мимо яблонь и груш, и опять у нее был такой вид, как будто шла она по очень важному делу. А вот изба садовника... На пороге сидела жена садовника Варвара и ее четверо маленьких ребятишек с большими стрижеными головами. Варвара тоже была беременна и собиралась родить, по ее вычислениям, к Илье-пророку. Поздоровавшись, Ольга Михайловна молча оглядела ее детей и спросила:

- Ну, как ты себя чувствуешь?

- А ничего...

Наступило молчание. Обе женщины молча как будто понимали друг друга.

- Страшно родить в первый раз,- сказала Ольга Михайловна, подумав,- мне все кажется, что я не перенесу, умру.

- И мне представлялось, да вот жива же... Мало ли чего!

Варвара, беременная уже в пятый раз и опытная, глядела на свою барыню несколько свысока и говорила с нею наставительным тоном, а Ольга Михайловна невольно чувствовала ее авторитет; ей хотелось говорить о своем страхе, о ребенке, об ощущениях, но она боялась, чтобы это не показалось Варваре мелочным и наивным. И она молчала и ждала, когда сама Варвара скажет что-нибудь.

- Оля, домой идем!- крикнул из малинника Петр Дмитрич.

Ольге Михайловне нравилось молчать, ждать и глядеть на Варвару. Она согласилась бы простоять так, молча и без всякой надобности, до самой ночи. Но нужно было идти. Едва она отошла от избы, как уж к ней навстречу бежала Любочка, Вата и Ната. Две последние не добежали до нее на целую сажень и обе разом остановились как вкопанные; Любочка же добежала и повисла к ней на шею.

- Милая! Хорошая! Бесценная!- заговорила она, целуя ее в лицо и в шею.- Поедемте чай пить на остров!

- На остров! На остров!- сказали обе разом одинаковые Вата и Ната, не улыбаясь.

- Но ведь дождь будет, мои милые.

- Не будет, не будет!- крикнула Любочка, делая плачущее лицо.- Все согласны ехать! Милая, хорошая!

- Там все собираются ехать чай пить на остров,- сказал Петр Дмитрич, подходя.- Распорядись... Мы все поедем на лодках, а самовары и все прочее надо отправить с прислугой в экипаже.

Он пошел рядом с женой и взял ее под руку. Ольге Михайловне захотелось сказать мужу что-нибудь неприятное, колкое, хотя бы даже упомянуть о приданом, чем жестче, тем, казалось, лучше. Она подумала и сказала:

- Отчего это граф Алексей Петрович не приехал? Как жаль!

- Я очень рад, что он не приехал,- солгал Петр Дмитрич.- Мне этот юродивый надоел пуще горькой редьки.

- Но ведь ты до обеда ждал его с таким нетерпением!