Категория события. Нарратология как аналитика повествовательного дискурса.

Вернуться в оглавление

При воззрении на природу нарративности как риторической модальности двоякособытийного высказывания ключевой нарратологической категорией оказывается категория события, которая, тем не менее, даже в специальных работах нередко выступает в качестве расплывчатой дорефлективной очевидности. Между тем, событийность – явление отнюдь не самоочевидное. Нарратологический подход к категории события осложняется необходимостью свести к единому знаменателю весьма разнохарактерные явления: коммуникативную событийность дискурсивного процесса и референтную событийность процесса исторического (или квазиисторического, «фикционального» в области художественной литературы).

Выделение событий при анализе и истолковании истории (в любом объеме этого понятия: от анекдота до мировой истории) оказывается весьма произвольной исследовательской операцией. Ведь, как справедливо писал Ю.М. Лотман, «значимое уклонение от нормы (то есть «событие», поскольку выполнение нормы «событием» не является) зависит от понятия нормы», а последнее принадлежит некоторому субъекту (ментальности, типу культуры). Иначе говоря, событие неотделимо от его пристрастной интерпретации в качестве значимого (для кого-то) деяния или происшествия.

Первоначальная попытка определить феномен событийности принадлежит Гегелю, предлагавшему «установить различие между тем, что просто происходит, и определенным действием, которое в эпическом произведении принимает форму события». По Гегелю, происшествием можно назвать «любое внешнее изменение в облике и явлении того, что существует», тогда как событие есть «нечто большее, а именно исполнение намеченной цели», вследствие чего открывается «во всей его полноте цельный внутри себя мир, в совокупном круге которого движется действие».

Это весьма специальное понимание события, ограниченное областью героического эпоса и отказывающееся признать событийность случая. Рассуждая с гегелевских позиций, анекдот, новеллистика, романная культура нового времени, а также казусная историография не являются полноценными нарративами, поскольку не обладают эпопейной событийностью. Н.Д. Тамарченко, исходя из опыта романного письма, убедительно расширяет гегелевское понятие события, определяя его как «переход от одной ситуации к другой <…> в результате ли его (персонажа – В.Т. ) собственной активности (путешествие, новая оценка мира) или ‘активности’ обстоятельств (биологические изменения, действия антагонистов, природные или исторические перемены)».

В первом приближении такая дефиниция вполне удовлетворительна. Однако она все же не устраняет некоторых лакун в понимании событийности. Перемещение в пространстве (путешествие) может оказаться однообразным или многократно повторяющимся и потому бессобытийным. Биологические, природные изменения также могут протекать внесобытийно. Наступление утра или вечера, несомненно, есть «переход от одной ситуации к другой», но само по себе оно еще не событийно, поскольку абсолютно закономерно и неотменимо.

Дело прежде всего в том, что Н.Д. Тамарченко говорит о событии в рамках художественного текста, где эта категория, по его мысли, служит для «обозначения динамического начала сюжета». В художественном нарративе, действительно, нет ничего нейтрального, незначимого. Здесь даже однообразие, повтор, демонстративная бессобытийность – художественно событийны, но уже в рамках коммуникативного события рассказывания, а не с точки зрения референтной событийности рассказываемого. Характеристика же последней нуждается в дальнейшей разработке.

Основательная попытка такой разработки была предпринята В. Шмидом, выдвинувшим «ряд условий, исполнение которых, помимо названного контраста между двумя ситуациями, образует событие в нарративном тексте», а именно: «реальность» («в фиктивном мире повествования»); «релевантность» («существенность по масштабам фиктивного мира»); «результативность»; «непредсказуемость»; «необратимость» («новое состояние не поддается аннулированию»); «неповторяемость»; «консекутивность» («изменение должно влечь за собой последствия в мышлении и действиях субъекта»).

При всех несомненных достоинствах такого развертывания понятия событийности, с позиций общей нарратологии, и оно нуждается в корректировке. Во-первых, поскольку ограничивается рамками художественной («фикциональной») наррации. Во-вторых, обилие сформулированных условий создает реальную возможность, с одной стороны, расширения их списка (например, условие беспрецедентности), с другой – их неравнозначности, частичной факультативности (а если событие все же было кем-то предсказано? а если оно, обладая всеми признаками события, так и не повлекло за собой изменений в поведении и мышлении персонажей?). Сущность явления, как в свое время было сформулировано Ю.Н. Тыняновым, выявляется не в максимуме его признаков, а в необходимом минимуме.

Примером именно такого подхода к определению нарративной событийности может служить классическая модель А. Данто, согласно которой событием может считаться состояние t-2, если состояния t-1 и t-3 неотождествимы. Однако, если, например, первым состоянием в этой формуле будет сон, вторым – пробуждение, а третьим – бодрствование, то пробуждение очень часто оказывается всего лишь одним из звенев естественного биологического процесса. Хотя иногда (особенно в художественных текстах) оно может наделяться и статусом события. Минималистская версия Данто явно недостаточна, что и побудило В. Шмида к ее существенному расширению.

Четкое отграничение событийности от естественных процессов было сформулировано Ю.М. Лотманом: «Событие мыслится как то, что произошло, хотя могло и не произойти». Эта характеристика тоже не универсальна (она не распространима, например, на евангельские события), однако весьма существенна. Так, восход солнца ни для кого из постоянно живущих на Земле событием не является. Однако затмение солнца для большинства людей уже таковым оказывается, хотя для астронома оно остается закономерным фактом природного процесса. Общенарратологическое понятие события, как представляется, может быть эксплицировано в намеченном Рикером ряду «родовых феноменов (событий, процессов, состояний)».

Всякий процесс – не только природный, но и культурный, исторический, ментальный – есть закономерная временная протяженность: цепная последовательность состояний (ситуаций). Каждое состояние может приобрести статус факта, если будет зафиксировано и тем самым условно вычленено из процесса. То или иное состояние бытия является субстратом факта: без наличного, наблюдаемого состояния чего-либо присутствующего в мире не может быть и факта.

Но собственно о «факте» как единичном состоянии некоторого аспекта бытия нет возможности говорить или мыслить без фиксирующего это состояние текста. Процессуальная цепь бытия онтологически континуальна. Дискретные факты в ней обнаруживаются только вследствие вмешательства языка, текстопорождающей деятельности, дискурсии. Без дискурсивной артикуляции (текстуального освоения сознанием) фактов как таковых не существует. Факт есть не что иное, как референтная функция дискурса – высказывания о нем.

Фактография представляет собой дробление и локализацию процессуальности: фактом служит пространственно-временная единичность, которая может быть зафиксирована и может оказаться событийной. Но может таковой и не оказаться. Факт является субстратом события: без факта нет и события. Но далеко не всякий факт событиен.

Специфика нарративного дискурса – в отличие от стенограммы или лапидарной хроники – состоит именно в том, что он наделяет факт или некоторую совокупность фактов статусом события. Здесь, говоря словами Бахтина, на передний план «выходит новое и главное действующее лицо события – свидетель и судия», по отношению к которому актуализируется интеллигибельность (смыслосообразность) факта, без чего никакая фактичность еще не событийна. Никакой природный катаклизм или социальный казус вне соотнесенности с нарративной интенцией (повествовательной установкой) сознания пока еще не является событием. Чтобы стать таковым, ему необходимо обрести статус не только зафиксированного, но и осмысленного факта (как это случилось, например, в последние десятилетия с гибелью динозавров, имевшей место миллионы лет тому назад).

По Лотману, смыслосообразная значимость события состоит в том, что оно есть «всегда нарушение некоторого запрета, факт, который имел место, хотя не должен был его иметь». Это определение представляется излишне жестким. В действительности и тот или иной процесс (в том числе природный), и нормативная система культуры обычно предполагают более или менее широкий веер альтернативных возможностей, часто не выходящих за рамки «нормального» или «естественного». Правильнее будет утверждать, что событие – это осуществление одной из двух или нескольких возможностей. Даже распятие Христа могло оказаться казнью ложного Мессии, как многие тогда полагали, или Мессии истинного. «Событие, – согласно более мягкому и точному определению Рикера, – это то, что могло произойти по-другому».

Иначе говоря, событие есть значимая в рамках некоторой парадигмы альтернативных вариантов (интеллигибельная) конкретность, то есть факт, обладающий собственным значением в меру того, насколько и в какую сторону он отличается от всех прочих, не реализовавшихся в данный момент возможностей. В отличие от процесса, не нуждающегося в осмысленности, событие не довлеет себе (хотя всякое событие процессуально). В отличие от факта, событие не ограничивается зафиксированностью в тексте (хотя всякое событие фактографично). В силу собственной смыслосообразности событие имманентно адресовано некоторой потенциально возможной ментальности, способной осмыслить его, по выражению Луиса Минка, как «интеллигибельную конфигурацию отношений».

Эта скрытая адресованность события вытекает из его неизбежной текстуальной оформленности (хотя бы внутренней речью «свидетеля и судии»). А всякий текст – если не эксплицитно, то по крайней мере имплицитно – аксиологичен, он вольно или невольно манифестирует некую систему ценностей. Для событийного статуса излагаемых фактов это принципиально, поскольку, как отмечает В. Шмид, «изменения, являющиеся тривиальными по внутритекстовой аксиологии, события не основывают».

Интеллигибельность (умопостигаемость) события отнюдь не предполагает субъективности его смысла. Но она реализуется только в присутствии субъекта. Смысл интерсубъективен. Он не есть субъективная значимость, навязанная факту, но «смысл всегда отвечает на какие-то вопросы. То, что ни на что не отвечает, представляется нам бессмысленным». Поэтому смысл для своей актуализации нуждается в вопрошающем. Со стороны же субъекта, говоря словами Бахтина, «имеет место приобщение» к событию как «ценностно-смысловому моменту» фактичности бытия. Наррация и есть активно-коммуникативное (текстопорождающее) приобщение к излагаемому референтному событию – приобщение в форме «нарративного понимания» (Рикер).

Рассуждая с нарратологической точки зрения, решающей характеристикой события представляется именно качество интеллигибельности, составляющее своего рода общий знаменатель как для различного рода референтных событий рассказываемой истории, так и для любого коммуникативного события общения (диалогического со-бытия смыслов). Ибо события этого второго рода сугубо интеллигибельны: фактичность разговора, письма, чтения, текста здесь совершенно не гарантирует действительной встречи двух сознаний. В то же время молитва как коммуникативное событие общения с Богом с фактической стороны (внешне) выглядит как ритуальное (несобытийное) действие, но по существу (внутренне) может оказываться глубоко событийной. Наконец, в рамках нарративного дискурса референтное событие само может являться «цитируемым» коммуникативным событием общения каких-то персонажей (с собственным референтным содержанием, также порой включающим в себя коммуникацию следующего порядка). Этим создается своего рода «матрешечный эффект» нарративной полисобытийности.

Минимально необходимым для характеристики события – как референтного, так и коммуникативного – представляется следующий ряд свойств.

1. Событие гетерогенно.

В противовес гомогенной непрерывности процесса (или состояния) событийная цепь дисконтинуальна, фрагментарна, эпизодична. Это вызвано тем, что первоначальной и порождающей инстанцией событийности является актантный фактор вторжения, целенаправленно или случайно прерывающий, искажающий, трансформирующий естественную или нормативную последовательность состояний, ситуаций, действий. Поэтому нарративность предполагает персонификацию (не обязательно антропоморфную) актантной функции поступка, свершения, воздействия. Данная функция может быть реализуема не только одним или несколькими действующими лицами (персонажами), но также природной стихией или сверхъестественным вмешательством.

Взаимодействие нескольких актантных факторов по-своему гомогенно, но как таковое оно не порождает события, а приводит к хаосу. Координаты события образуются корреляцией факторов двоякого рода: актантного фактора дестабилизации и взаимодополнительного ему пассиентного фактора стабильности (ситуации, объекта или претерпевающего воздействие субъекта).

2. Событие хронотопично.

В силу своей дискретности цепь событий феноменальна. Событие может быть нарративно изложено, но не может, – не утрачивая событийного статуса, – стать ноуменальным предметом вневременной или внепространственной генерализации (обобщающего рассуждения, номотетической идентификации). То, что фиксируется как событие, есть прежде всего со-бытие каких-то факторов во времени и пространстве, а не в вечности и безмерности. Даже самое краткосрочное событие обладает протяженностью во времени, т.е. имеет начало, середину и конец, являясь в свою очередь звеном некоторой более значительной длительности. При этом даже самое микроскопическое событие занимает некоторый объем в общей картине мира, т.е. неустранимо обладает также пространственными координатами, предполагая нераздельное единство пространства и времени, в рамках которых оно феноменально простирается (является сознанию).

Ритуально-обрядовые действия, поддерживающие социальную стабильность бытия, – в противоположность инновационным поступкам – совершаются одновременно в двух хронотопах: эвентуальном (актуальном) и виртуальном. Один из них в конкретной ситуации оказывается более актуальным. При доминировании виртуальности сакрализованного времени и сакрализованного пространства ритуальное поведение ноуменально и внесобытийно; в случае же обострения его эвентуальности (кто? где? когда?) оно может приобретать событийный статус феноменальности. В частности, отправление религиозного обряда обернется событием, например, вследствие допущенных нарушений ритуала, или в обстановке религиозных гонений (нарушение запрета), или в глазах неофита.

3. Событие интеллигибельно.

Третьей и решающей инстанцией событийности выступает актуализатор события, обнаруживающий себя в тексте как бахтинский «третий», как обладатель точки зрения («свидетель») и ценностной позиции, собственного голоса («судия»), относительно которых и актуализируется смысловая природа данного события, без чего никакая фактичность не событийна.

В структуре референтного события эту функцию актуализации осуществляет сам нарратор. В коммуникативном же событии рассказывания актуализатором выступает адресат – свидетель вторжения повествователя в цельность завершившегося и застывшего в прошлом события. При этом актантом коммуникативного события выступает, естественно, креативная фигура говорящего (пишущего); пассиентом же здесь становится – в случае нарративной модальности высказывания – не кто иной, как актант рассказываемой истории. Тогда как в случае перформативной (автореферентной) модальности пассиентной инстанцией оказывается адресат дискурса.

Принципиальное различие между референтным и коммуникативным событиями состоит в том, что первое имеет место только «там и тогда», а второе (как это бывает в драме) – только «здесь и сейчас», поскольку без участия рецептивного сознания адресата никакое коммуникативное событие не свершается.

Суммируя сказанное, можно определить событие как актуальное со-бытие факторов. Число таких факторов не может быть менее трех: актантный фактор действия, пассиентный фактор покоя (или противодействия) и ментальный фактор смыслообразующего свидетельствования, или «причастной вненаходимости» (Бахтин) – из которых первые два связаны хронотопической общностью, а третий, в той или иной степени, хронотопически дистанцирован.

«Актуальность» такого со-бытия предполагает, с одной стороны, пространственно-временную выделенность некоторой конфигурации факторов из природной неизбежности или социальной ритуальности бессобытийного процесса. С другой стороны, «актуальность» возможна лишь для кого-то и предполагает неотделимость события от свидетельствующей о нем ментальности. Иначе говоря, событийность – интеллигибельна, а событие следует понимать как интенциональный объект.

Из основополагающих характеристик рассматриваемой категории вытекает еще одна – весьма существенная: событие фрактально. В принципе любое событие посредством нарративного акта может быть развернуто в цепь микрособытий или, напротив, свернуто в эпизод макрособытия – вплоть до последнего гиперсобытия: «события бытия» (Бахтин). Такого рода преобразования несут в себе эффект понимания без объяснения. Эта особенность позволяет нам – вслед за Рикером – утверждать, что наррация не сводится к дискурсивной практике известного рода, но представляет собой специфический способ понимания жизни: креативный в противовес логическому. Ибо логичность в силу закономерной однозначности своих выводов и следствий всегда «в какой-то мере неадекватна креативности, присущей рассказу».

Креативное наделение факта (текстуально зафиксированного в некотором языке звена некоторого процесса) статусом события (смыслосообразного, парадигматически значимого со-бытия факторов), собственно говоря, и представляет собой наррацию как интенцию «порождающего повествовательного акта» (Женетт). Это нерасторжимое внутреннее единство обоих полюсов наррации имеет своим следствием то, что нарративный дискурс «в его событийной полноте» (Бахтин) не распадается на историю и дискурсию. Интрига истории и нарративная конструкция рассказа о ней – две стороны единой коммуникативной стратегии понимания: не только повествование немыслимо без повествуемой истории, но и никакой истории (в том числе, национальной и общечеловеческой) не может быть без ее повествовательного изложения, что связанно, по характеристике Рикера, с неустранимостью «эпизодического аспекта построения интриги».

Читать далее>>