|
|||||||||
|
|
А П Чехов - Серьезный шагАлексей Борисыч, только что расставшийся с послеобеденным Морфеем, сидит с женой Марфой Афанасьевной у окна и ворчит. Ему не нравится, что его дочь Лидочка пошла гулять в сад с Федором Петровичем, молодым человеком...— Терпеть не могу, — бормочет он, — когда девицы настолько забываются, что теряют стыдливость. В этих шатаньях по саду, по темным аллейкам я, кроме безнравственности и распущенности, ничего не вижу. Ты мать, а ничего не видишь... Впрочем, по-твоему, так и надо, чтоб девушка глупостями занималась... По-твоему, ничего, если они там амуриться начнут... Ты сама бы рада на старости лет, стыд забывши, на рандеву поскакать... — Да что ты ко мне пристал? — сердится старуха. — Ворчит, и сам не знает чего. Образина лысая! — Что ж? Пусть по-твоему... Пусть там целуются, обнимаются... Хорошо... пусть... Не я буду перед богом отвечать, если девчонке вскружат голову... Целуйтесь, деточки! Женихайтесь! — Погоди злорадствовать... Может быть, у них ничего и не выйдет... — Дай бог, чтобы ничего не вышло... — вздыхает Алексей Борисыч. — Ты всегда был враг своему родному дите... Кроме зла, ты Лидочке никогда ничего не желал... Смотри, Алексей, как бы бог не наказал тебя за твою лютость! Боюсь я за тебя! Недолго-то ведь жить осталось! — Как хочешь, а я этого допустить не могу... Он ей не партия, да и ей спешить нечего... Судя по нашему состоянию и ее красоте, у нее женихи еще почище будут... Впрочем, зачем это я с тобой разговариваю? Очень мне нужно с тобой разговаривать! Его прогнать, а Лидку на замок — вот и всё... Так и сделаю. Старик говорит вяло, зевая, словно резину жует; видно, что он ворчит только потому, что у него под ложечкой сосет и язык без костей, но старуха принимает близко к сердцу каждое его слово. Она всплескивает руками, огрызается и кудахчет, как курица. Тиран, изверг, махамет, идол и другие известные ей ругательные слова так и прыгают с ее языка прямо в «харю» Алексея Борисыча... Дело кончилось бы, как всегда, внушительным плевком и слезами, но тут старики вдруг видят нечто необычайное: дочь их Лидочка, с растрепанной прической, мчится по аллее к дому. Одновременно с этим далеко на повороте аллеи показывается из-за кустов соломенная шляпа Федора Петровича... На этот раз молодой человек поразительно бледен. Он нерешительно делает два шага вперед, потом машет рукой и быстро шагает назад. Засим слышно, как Лидочка вбегает в дом, пролетает сквозь все коридоры и громко запирается в своей комнате. Старик и старуха с тупым удивлением переглядываются, потупляют взоры и слегка бледнеют. Оба молчат и не знают, что говорить. Смысл загадки для них ясен, как божий день. Оба без слов понимают и чувствуют, что сейчас, пока они тут ворчали и крысились друг на друга, была решена судьба их девочки. Достаточно иметь самое обыкновенное человеческое чутье, не говоря уж о родительском сердце, чтобы понять, какие минуты переживает теперь Лидочка, запершись в своей комнате, и какую важную, роковую роль играет в ее жизни удаляющаяся соломенная шляпа... Алексей Борисыч с кряхтеньем поднимается и начинает шагать по комнате... Старуха следит за его движениями и с замиранием сердца ждет, когда он начнет говорить. — Какая все эти дни странная погода стоит... — выговаривает старик. — Ночью холод, днем жара нестерпимая. Кухарка вносит самовар. Марфа Афанасьевна моет чашки, наливает чай, но к чаю никто не дотрогивается. — Надо бы ее... Лиду... позвать чай пить... — бормочет Алексей Борисыч, — а то потом для нее придется особенный самовар ставить... Не люблю беспорядков! Марфа Афанасьевна хочет что-то сказать и не может... Губы ее прыгают, язык не слушается и глаза заволокло пеленой. Еще минута и — она плачет. Алексей Борисыч страстно хочет приласкать ошалевшую старуху и сам бы не прочь расхныкаться, но мешает гордость: нужно характер выдержать. — Всё это хорошо и великолепно, — ворчит он, — только ему следовало бы сначала с нами поговорить... Да... Сначала он должен был бы, по-настоящему, у нас Лидочкиной руки попросить... Может быть, мы и не согласились бы! Старуха машет обеими руками, громко всхлипывает и уходит к себе в комнату. «Это серьезный шаг... — думает Алексей Борисыч. — Нельзя решать этак зря... нужно серьезно, всесторонне... Пойду, расспрошу ее, как и что, поговорю и решу.. Так нельзя!» Старик запахивает полы халата и семенит к Лидочкиной двери. — Лидочка! — говорит он, нерешительно берясь за дверную ручку. — Ты... тово? Больна, что ли? Ответа нет. Алексей Борисыч вздыхает, для чего-то пожимает плечами и отходит от двери. «Так нельзя! — думает он, шаркая туфлями по коридорам. — Надо всесторонне... подумать, потолковать, обсудить... Брак есть такое таинство, к которому нельзя относиться легкомысленно... Пойти со старухой поговорить...» Старик семенит в комнату жены. Марфа Афанасьевна стоит перед раскрытым сундуком и дрожащими руками перебирает белье. — Сорочек совсем нет... — бормочет она. — Хорошие родители, которые путевые, дают в приданое даже детское белье, а у нас ни платков, ни полотенец... Можно подумать, что она нам не родная дочь, а сирота... — Надо о серьезном поговорить, а ты о тряпках... Даже глядеть совестно... Тут жизненный вопрос решается, а она стоит, как купчиха, перед сундуком и тряпки считает... Так нельзя! — А как нужно? — Нужно подумать, обсудить всесторонне... потолковать... Старики слышат, как Лидочка отпирает свою дверь, посылает с горничной письмо к Федору Петровичу и опять запирается... — Решительный ответ ему посылает... — шепчет Алексей Борисыч. — Экие глупые, прости господи! Нет того в уме, чтоб со старшими посоветоваться! Ну, да и народ! — А что я вспомнила, Алеша! — всплескивает руками старуха. — Ведь нам придется в городе новую квартиру искать! Ежели Лидочка с нами не будет жить, то на что же нам восемь комнат? — Всё это пустое... чепуха... Теперь нужно о серьезном... До самого ужина старики снуют по комнатам, как тени, и не находят себе места. Марфа Афанасьевна без всякой цели роется в белье, шепчется с кухаркой, то и дело всхлипывает, а Алексей Борисыч ворчит, хочет говорить о серьезном и несет околесицу. К ужину является Лидочка. Лицо ее розово и глаза слегка припухли... — А, наше вам! — говорит старик, не глядя на нее. Садятся есть и первые два блюда съедают молча... На лицах, в движениях, в походке прислуги — во всем сквозит какая-то застенчивая торжественность... — Надо бы, Лидочка, тово... — начинает старик, — серьезно обсудить... всесторонне... Н-да... Наливки выпить, что ли? Глафира, подай-ка сюда наливку! Оно бы шампанского не мешало, да уж коли нет, то бог с ним... Н-да... так нельзя! Подают наливку. Старик пьет рюмку за рюмкой... — Давайте же обсудим... — говорит он. — Дело серьезное, жизненное... Так нельзя! — Ужас, папочка, как ты любишь много говорить! — вздыхает Лидочка. — Ну, ну... — пугается старик. — Я ведь это только так... пур се лепетан... Не сердись... После ужина мать долго шепчется с дочерью. «И наверное о пустяках говорят, — думает старик, шагая по комнатам. — Не понимают, глупые, как это серьезно... важно... Так нельзя, невозможно!» Наступает ночь... Лидочка лежит у себя в комнате и не спит... Не спится и старикам, которые шепчутся до самого рассвета. — Не дают мухи спать! — ворчит Алексей Борисыч. Но виноваты не мухи, а счастье...
|
|
|