А.П. Чехов - Клевета

Учитель чистописания Сергей Капитоныч Ахинеев выдавал свою дочку Наталью за учителя истории и географии Ивана Петровича Лошадиных. Свадебное веселье текло как по маслу. В зале пели, играли, плясали. По комнатам, как угорелые, сновали взад и вперед взятые напрокат из клуба лакеи в черных фраках и белых запачканных галстуках. Стоял шум и говор. Учитель математики Тарантулов, француз Падекуа и младший ревизор контрольной палаты Егор Венедиктыч Мзда, сидя рядом на диване, спеша и перебивая друг друга, рассказывали гостям случаи погребения заживо и высказывали свое мнение о спиритизме. Все трое не верили в спиритизм, но допускали, что на этом свете есть много такого, чего никогда не постигнет ум человеческий. В другой комнате учитель словесности Додонский объяснял гостям случаи, когда часовой имеет право стрелять в проходящих. Разговоры были, как видите, страшные, но весьма приятные. В окна со двора засматривали люди, по своему социальному положению не имевшие права войти внутрь.

Ровно в полночь хозяин Ахинеев прошел в кухню поглядеть, все ли готово к ужину. В кухне от пола до потолка стоял дым, состоявший из гусиных, утиных и многих других запахов. На двух столах были разложены и расставлены в художественном беспорядке атрибуты закусок и выпивок. Около столов суетилась кухарка Марфа, красная баба с двойным перетянутым животом.

- Покажи- ка мне, матушка, осетра! - сказал Ахинеев, потирая руки и облизываясь. - Запах-то какой, миазма какая! Так бы и съел всю кухню! Ну-кася, покажи осетра!

Марфа подошла к одной из скамей и осторожно приподняла засаленный газетный лист. Под этим листом, на огромнейшем блюде, покоился большой заливной осетр, пестревший каперсами, оливками и морковкой. Ахинеев поглядел на осетра и ахнул. Лицо его просияло, глаза подкатились. Он нагнулся и издал губами звук неподмазанного колеса. Постояв немного, он щелкнул от удовольствия пальцами и еще раз чмокнул губами.

- Ба! Звук горячего поцелуя... Ты с кем это здесь целуешься, Марфуша? - послышался голос из соседней комнаты, и в дверях показалась стриженая голова помощника классных наставников, Ванькина. - С кем это ты? А-а-... очень приятно! С Сергей Капитонычем! Хорош дед, нечего сказать! С женским полонезом тет-а-тет!

- Я вовсе не целуюсь, - сконфузился Ахинеев, - кто это тебе, дураку сказал? Это я тово... губами чмокнул в отношении... в рассуждении удовольствия... При виде рыбы...

- Рассказывай!

Голова Ванькина широко улыбнулась и скрылась за дверью. Ахинеев покраснел.

"Черт знает что! - подумал он. - Пойдет теперь, мерзавец и насплетничает. На весь город осрамит, скотина..."

Ахинеев робко вошел в залу и искоса поглядел в сторону: где Ванькин? Ванькин стоял около фортепиано и, ухарски изогнувшись, шептал что-то смеявшейся свояченице инспектора.

"Это про меня! - подумал Ахинеев. - Про меня, чтоб его разорвало! А та и верит... и верит! Смеется!

Боже ты мой! Нет, так нельзя оставить... нет. Нужно будет сделать, чтоб ему не поверили... Поговорю со всеми с ними, и он же у меня в дураках-сплетниках останется".

Ахинеев почесался и, не переставая конфузиться, подошел к Падекуа.

- Сейчас я в кухне был и насчет ужина распоряжался, - сказал он французу. - Вы, я знаю, рыбу любите, а у меня, батенька, осетр, вво! В два аршина! Хе-хе-хе... Да, кстати... чуть было не забыл... В кухне-то сейчас, с осетром с этим - сущий анекдот! Вхожу я сейчас в кухню и хочу кушанья оглядеть... Гляжу на осетра и от удовольствия... от пикантности губами чмок! А в это время вдруг дурак этот Ванькин входит и говорит... ха-ха-ха... и говорит: "А-а-а... вы целуетесь здесь?" С Марфой-то, су кухаркой! Выдумал же, глупый человек! У бабы ни рожи, ни кожи, на всех зверей похожа, а он... целоваться! Чудак!

- Кто чудак? - спросил подошедший Тарантулов.

- Да вон тот, Ванькин! Вхожу, это, я в кухню...

И он рассказал про Ванькина.

- Насмешил, чудак! А по-моему, приятней с барбосом целоваться, чем с Марфой, - прибавил Ахинеев, оглянулся и увидел сзади себя Мзду.

- Мы насчет Ванькина, - сказал он ему. - Чудачина! Входит, это, в кухню, увидел меня рядом с Марфой да и давай штуки разные выдумывать. "Чего, говорит, вы целуетесь?" Спьяна-то ему померещилось. А я, говорю, скорей с индюком поцелуюсь, чем с Марфой. Да у меня и жена есть, говорю, дурак ты этакий. Насмешил!

- Кто вас насмешил? - спросил подошедший к Ахинееву отец-законоучитель.

- Ванькин. Стою я, знаете, в кухне и на осетра гляжу...

И так далее. Через какие-нибудь полчаса уже все гости знали про историю с осетром и Ванькиным.

"Пусть теперь им рассказывает! - думал Ахинеев, потирая руки. - Пусть! Он начнет рассказывать, а ему сейчас: "Полно тебе, дурак, чепуху городить! Нам все известно!"

И Ахинеев до того успокоился, что выпил от радости лишних четыре рюмки. Проводив после ужина молодых в спальню, он отправился к себе и уснул, как ни в чем не повинный ребенок, а на другой день он уже не помнил истории с осетром. Но, увы! Человек предполагает, а бог располагает. Злой язык сделал свое злое дело, и не помогла Ахинееву его хитрость! Ровно через неделю, а именно в среду после третьего урока, когда Ахинеев стоял среди учительской и толковал о порочных наклонностях ученика Высекина, к нему подошел директор и отозвал его в сторону.

- Вот что, Сергей Капитоныч, - сказал директор. - Вы извините... Не мое это дело, но все-таки я должен дать понять... Моя обязанность... Видите ли, ходят слухи, что вы живете с этой... с кухаркой... Не мое это дело, но... Живите с ней, целуйтесь... что хотите, только, пожалуйста, не так гласно! Прошу вас! Не забывайте, что вы педагог!

Ахинеев озяб и обомлел. Как ужаленный сразу целым роем и как ошпаренный кипятком, он пошел домой. Шел он домой и ему казалось, что на него весь город глядит, как на вымазанного дегтем... Дома ожидала его новая беда.

- Ты что же это ничего не трескаешь? - спросила его за обедом жена. - О чем задумался? Об амурах думаешь? О Марфушке стосковался? Все мне, махамет, известно! Открыли глаза люди добрые! У-у-у... вварвар!

И шлеп его по щеке!.. Он встал из-за стола и, не чувствуя под собой земли, без шапки и пальто, побрел к Ванькину. Ванькина он застал дома.

- Подлец ты! - обратился Ахинеев к Ванькину. - За что ты меня перед всем светом в грязи выпачкал? За что ты на меня клевету пустил?

- Какую клевету? Что вы выдумываете!

- А кто насплетничал, будто я с Марфой целовался? Не ты, скажешь? Не ты, разбойник?

Ванькин заморгал и замигал всеми фибрами своего поношенного лица, поднял глаза к образу и проговорил:

- Накажи меня бог! Лопни мои глаза и чтоб я издох, ежели хоть одно слово про вас сказал! Чтоб мне ни дна, ни покрышки! Холеры мало!..

Искренность Ванькина не подлежала сомнению. Очевидно, не он насплетничал.

"Но кто же? Кто? - задумался Ахинеев, перебирая в своей памяти всех своих знакомых и стуча себя по груди. - Кто же?"

- Кто же? - спросим и мы читателя...