Чехов - Итоги

V. Итоги

Чехов вернул русскую литературу в русло классического искусства эпохи Пушкина и периода художественного творчества Льва Толстого, искусства свободного и самоцельного, чуждого всякой предвзятости, реалистичного по форме и по художественной концепции, и не преследующего никакой посторонней цели искусства. Если приходится откинуть значительную часть написанного Чеховым в начале его деятельности, то, достигнув зрелого периода творчества, он создал ряд произведений, которые во многом могут быть причислены к образцовым: великолепный язык, простота и сжатость изложения, меткость наблюдений, умелый подбор наиболее рельефных черт в создании художественных образов. Он не сторонился от задачи возможного морального воздействия произведения литературы на читателей, но не исходил из побуждений учительства и всего менее был доктринером. Он откликался на жизнь в самых разнообразных её проявлениях, служа действительно как бы эхом тому, что происходит в жизни, заботясь прежде всего о верности и правде отражений. Проходя через призму души художника, эти отражения образовывали своеобразные комбинации и получалось Что-то новое, чего может быть и нет на самом деле, но что суммирует целые категории явлений действительности. Чехов мыслил образами, и его философия вся в этих образных сочетаниях. Если он не принадлежит к мировым гениям, то он был гениально проницателен в раскрытии и изображении условий и характеров современной ему русской действительности. Личные свойства способствовали тому, чтобы придать его поэзии, окутывающей тонкой, едва заметной, атмосферой любви и грусти некоторые его произведения с лирическим оттенком, особое обаяние, отклик на которое чувствуется во всех посмертных воспоминаниях знавших его, в многочисленных стихах, посвященных его памяти, ибо, кажется, ни один писатель не вызвал у нас такого количества "плачей" и сожалений об его утрате.

Он был "новым", потому что каждое настоящее произведение искусства дает нечто новое и неожиданное. Но если это новое заключает в себе и вечное, то оно вяжется с прошлым и заключает в себе зерно будущего. Новшества Чехова представлялись таковыми главным образом по отношению к литературе предшествовавшего ему исторического момента, к литературе "направленской", с выработанной заранее идеологией и дидактическими целями. Наступил перелом в миросозерцаниях, и художественная литература освободилась от посторонних влияний. Чехов далеко не был "безыдейным" художником и сам признавал, что каждое художественное произведение должно заключать в себе важную и значительную мысль. Но мысли Чехова, вытекающие из его художественных образов, стоят как-то в стороне от принятых "идеологий». Он заявил в одном частном письме: "буду держаться той рамки, которая ближе к сердцу и уже испытана людьми посильнее и умнее меня. Рамка эта—абсолютная свобода человека, свобода от насилия, от предрассудков, невежества, чорта, свобода от страстей и проч.». Это все отрицательные признаки, чего надо избегать; тут нет указаний, к чему надо стремиться. Чехов почти не высказывался в смысле положительных идеалов. Конечно, отстранение заблуждений есть уже само по себе очищение пути к истине; но все-таки это только одна сторона дела. Важно и то, что в данном деле очищения в Чехове есть черты, которые роднят его с величайшими нашими писателями, что у него есть и от Пушкина, и от Гоголя, и от Льва Толстого. А с другой стороны к нему примыкают, в том или другом отношении, все последующие за ним писатели, которые видели в нем и старшего товарища, и все же учителя, но в ином смысле, действующего скорее примером, чем правилами и предписаниями. Он учил тому, как надо писать, сообщает Куприн, с особой обстоятельностью раскрывший именно эту сторону влияния на него Чехова с точки зрения приемов и методов творческой техники; учил тому, как не следует жить, как стыдно погрязать в мещанстве и пошлости —признается М. Горький; он учитель в умении владеть собой и в чувстве личной свободы— рассказывает Бунин и т. д. И таким образом, Чехов оказался родоначальником целой школы писателей, во главе которых он стоит, и его место в истории литературы ясно и определенно намечено: он очищал путь от всяких наслоений прикладного искусства, рутины, штампов ремесленности и, признавая в искусстве просто деятельность, принимал за критерий высшего блага то, что считал естественным состоянием человека — быть свободным, служить только истине и красоте, "искать правды и смысла жизни».